Why does everyone except me find it so easy to be nice?
18.09.2011 в 13:30
Пишет Ulysses E. Tylf:Где-то на этом снимке ещё должен быть одетый женщиной Роберт Байрон, школьный друг Лигонов. Этот молождой человек был объектом заботы и покровительства лорда Бичема - трудно сказать, насколько невинных, учитывая стопроцентную гомосексуальность Байрона. В оправдание лорда Б могу сказать, что тот предпочитал мужчин из более низких социальных слоев. Лорд Б, как говорил сам Байрон, превратил его из идиота а человека, показав юному ксенофобу богатство итальянской культуры во время совместного путешествия (лорд Б + сыновья + Байрон). Позже Байрон станет чуть ли не первым британским travel writer'ом, проторив дорогу, в частности, Ивлину Во. Байрона тоже покажу:

Это фото из того самого 1923 года, когда Байрон поехал в Италию с Лигонами.
URL записи
Это фото из того самого 1923 года, когда Байрон поехал в Италию с Лигонами.
Стр. 221-223 того самого перевода. Перевод мне не очень по душе, в частности "Лицемеры" названы "Святошами" -- с чего бы?
Роберт Байрон был один из них [итонцев в "Лицемерах"]. О нем писал профессор Дэвид Тэлбот-Райс в предисловии к переизданию «Дороги на Оксиану» и, более подробно, мистер Кристофер Сайкc в «Четырех этюдах о верности». Первый рассматривает его как византолога, другой предпринял удачную попытку дать его подробный портрет. Но Кристофер Сайкc был младше его на два года и познакомился с ним не раньше, чем тот добился мировой известности. Я был старше его больше чем на год. По восемнадцатилетнему Роберту с трудом можно было представить, что он предпримет опасные путешествия и с такой неистовой страстью окунется в изыскания, как в последние годы. Его имя еще не раз всплывет в этом повест¬вовании, потому что наши дороги часто пересекались. Здесь же я попытаюсь показать его таким, каким он был, когда мы встрети¬лись впервые. Тогда он был таким же островитянином, как я — «К черту заграницу!» — обычно кричал он, когда упоминали о пу¬тешествиях, — только еще более невежественным. Эта невежест¬венность была его своеобразным преимуществом, потому что по¬буждала с неослабевающим воодушевлением стремиться к открытиям даже давно известных фактов и мест. Помню его недоумение и досаду, когда он попытался выдать за свое путешествие, описанное в одной из моих любимых книг: «Фарос и Фарий» Э.М. Форстера. «Ну откуда ты все это знаешь? Где ты это нашел? Кто тебе об этом рассказал?» В школе или в университете он мало чему научился и впоследствии был склонен думать, что преподаватели и доны в собственных интересах скрывали от него знания, кото¬рые он потом получил самостоятельно. Все, что ему пытались пре¬подать — античных авторов и Шекспира, — он отбросил как фальшь. В последующие годы он заявлял, что уважает фаулеровский словарь «Современного общеупотребительного английского языка», но так и не научился писать изысканно или без ошибок. У него был талант на рассказ с острым, запутанным сюжетом, пикантный анекдот, легкий абсурд. Позже его интересы стали на¬много шире, но в Оксфорде он был совершеннейший клоун, притом очень хороший.
Он был низкоросл, толст и тягостно, до неприличия некрасив. Лицо желтое. Он имел явное сходство с королевой Викторией в пору ее пятидесятилетнего юбилея и часто этим пользовался на маскарадах. Он боролся со своей непривлекательностью, как другие до него, тем, что доводил ее до гротеска. Любил надеть яркий костюм, охотничью шляпу, желтые перчатки, пенсне в роговой оправе и вдобавок говорить с простонародным акцентом. Смотрел злобно, вопил и огрызался, впадал в ярость иногда настоящую, иногда наигранную — понять было нелегко. Каждый раз, как он появлялся, что-то происходило: то он падал на улице, симулируя припадок эпилепсии, то вопил прохожим с заднего сиденья ма¬шины, что его похитили. Он почти во всем был полной противоположностью элегантному и учтивому Гарольду [Эктону]. Гарольд был богат и известен в интернациональной среде высшего света; Роберт -беден и полон решимости, Бог свидетель, не поступаясь достоинством, но пробиться в мир власти и моды; и это ему удалось. Гарольд всю жизнь провел среди произведений искусства; Роберту они были в диковинку, и когда он видел что-нибудь стоящее, то буквально был вне себя или от восторга, или от возмущения. Или: «Почему же об этом никто не знает?» (тогда как любой, кому это было интересно, все прекрасно знал), или «Хлам! Мерзость! Мусор!» (и это о многих признанных шедеврах). Гарольд от вина иногда приходил в легкомысленное настроение. Роберт, подвы¬пив, тупел, становился агрессивен, задолго до наступления вечера засыпал, представляя собой непривлекательное зрелище. За все это его очень любили и, больше того, восхищались им. Мне он нравился и до конца беспокойных 30-х, когда его произвольные суждения стали, на мой взгляд, окончательно невыносимыми, я получал большое удовольствие, находясь в его компании.
А теперь смотрим на фотографию выше и ищем, где же тот человек, которого описал мистер Во. Толст? Некрасив? Э.